Если переложить историю моей жизни в стихи, получится отличная ода одиночества. С самого детства мне казалось, что о моём существовании другие дети вспоминали, лишь в тех случаях, когда возникала острая необходимость дружно над кем-то посмеяться, потыкать в кого-нибудь пальцем или кого-то побить. Понятное дело, что такое травмоопасное для души начало жизни не могло остаться без последствий. Я стал бояться людей. В каждом лице я чувствовал общий укор, общее презрение и насмешку.
Несмотря на эти фобии, которые сильно мешали мне жить, меня нельзя было назвать несчастным человеком. У меня были обеспеченные, и любящие родители. А поскольку они развелись, то подарки, деньги и внимание я получал в удвоенном размере. Так что подарком ко дню окончания института и от того, и от другого оказалась - квартира. Одну из них я решил продать.
Продажа квартиры — дело долгое. В общем, я проклял тот день, когда решил избавиться от лишней жилплощади уже часам к двенадцати, и было за что: помимо нашей бюрократии, заставившей меня ездить из одного конца города в другой, в столице царила невыносимая жара.
Моё состояние в тот день было вполне обычным: снова эти мнимые насмешки, гримасы, снова мнимый укор. Но позже какое-то новое чувство начало подкрадываться ко мне. Сначала я не замечал его вовсе, но со временем оно росло, пока, наконец, не сжало мне сердце. Животный страх, обычно дремлющий, просыпающийся лишь тогда, когда человеку угрожает серьёзная опасность и со словами «сейчас всё будет», заставляющий того бежать. Я увидел в этом неуместном пробуждении инстинкта, безусловно полезного, но не сейчас, логическое продолжение моих фобий и попытался с ним бороться, но тщетно: несколько раз я всё же выбегал из вагона в поисках более уединённых мест.
В вагоне пока было немного людей, но этого хватило, чтобы страх выбил из моей головы всякую мысль. Я с тоской посматривал на закрытые двери, на медленно ползущие провода в тоннеле, принятые моим воспалённым сознанием за гигантских змей, и на полупустой вагон, который на следующей станции перестанет быть таковым. Я задыхался, меня била становившаяся всё сильнее дрожь. На станции я хотел было выйти, но страх сковал моё тело, и мне пришлось покорно смотреть на вваливающуюся толпу. Я вжался в дверь между вагонами и пристально глядел на свою обувь, пока не осознал один очень неприятный факт — состав остановился. После довольно долгого ожидания, я решил оторваться от созерцания своих кроссовок и поднял глаза. Слабым криком вырвался из моей груди воздух: все люди в вагоне смотрели на меня. Десятки широко раскрытых пар глаз, не моргающих и не выражающих ровно никаких эмоций, не отрываясь смотрели на меня! В глазах потемнело. Ноги отказались меня слушаться. И, когда огромная рука рослого мужика потянулась ко мне, сознание не выдержало и покинуло меня.
Я помню тоннели с идеально гладким полом. Не могу сказать ничего ни об их форме, ни об их размерах: своды и края терялись в глубинах мрака. Помню множество свечек, служившие скорее маяками, нежели полноценным освещением: слишком далеко они стояли друг от друга. Помню множество тёмных силуэтов. Помню, наконец, фантастических размеров помещение с чем-то наподобие алтаря в центре. Его контуры были обозначены всё теми же фонарями, и те из них, что были наверху, я принял бы за звёзды, если бы не слишком правильное их расположение.
Затем я обнаружил себя в одном из московских парков на берегу мелкой речушки. На всём теле было нацарапано огромное количество непонятных символов самых причудливых и пугающих форм. Одежда моя превратилась в лоскуты. К тому же, я потерял все волосы. Не было даже ресниц и бровей.
Как оказалось потом, я пропал на три дня. Сколько из них я пролежал в парке, а сколько пробыл в тоннелях, мне неизвестно. Мне неизвестно и то, что это за тоннели и что со мной сделали. Загадкой остаётся для меня предназначение того огромного помещения и природа его происхождения. Но больше всего меня интересует другой вопрос: было ли это помешательство вызвано какими-то неведомыми мне силами, или же это истинное лицо тех людей?